На мой взгляд, песня «Он не вернулся из боя» — одна из главных в творчестве Высоцкого. В ней, помимо интонационной и психологической достоверности, есть и ответ на вопрос: почему поэт, человек, который по своему возрасту явно не мог принимать участия в войне, все-так пишет о ней, более того — не может не писать?
        Все дело в судьбе. В твоей личной судьбе, которая начинается вовсе не в момент рождения человека, а гораздо раньше. В личной человеческой судьбе, которая никогда не бывает чем-то отдельным, обособленным от других людских судеб. Она, твоя судьба, — часть общей огромной судьбы твоего народа. И существуешь ты на земле, продолжая не только собственных родителей, но и многих других людей. Тех которые жили до тебя. Тех, которые когда-то защитили твой первый вздох, первый крик, первый шаг по земле.
        Песни Высоцкого о войне — это, прежде всего, песни очень настоящих людей. Людей из плоти и крови. Сильных, усталых, мужественных, добрых.
        Таким людям можно доверить и собственную жизнь, и Родину. Такие не подведут.

Сегодня не слышно биенья сердец.
Оно для аллей и беседок.

Я падаю, грудью хватая свинец,

Подумать успев напоследок:

"На этот раз мне не вернуться.
Я ухожу - придет другой.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой".

        Именно так и продолжается жизнь, продолжается общая судьба и общее дело людей. Именно так и переходят от родителей к детям самые значительные, самые высокие понятия…
        У Владимира Высоцкого есть песни, которые чем-то похожи на роли. Роли из никем не поставленных и — более того — никем еще не написанных пьес.
        Пьесы с такими ролями, конечно, могли бы быть написаны, могли бы появиться на сцене. Пусть не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Но дело в том, что ждать до завтра Высоцкий не хотел. Он хотел играть эти роли сегодня, сейчас, немедленно! И поэтому сочинял их сам, сам был режиссером и исполнителем.
        Он торопился, примеряя на себе одежды, характеры и судьбы других людей — смешных и серьезных, практичных и бесшабашных, реальных и выдуманных. Он влезал в их заботы, проблемы, профессии и жизненные принципы, демонстрировал их способ мыслить манеру говорить. Он импровизировал, увлекался, преувеличивал, был дерзок и насмешлив, дразнил и разоблачал, одобрял и поддерживал. И причем все это он делал так талантливо, так убедительно, что иные слушатели даже путали его с теми персонажами, которых он изображал в своих песнях. Путали и — восторгались. Путали и — недоумевали.
        А Высоцкий вроде бы и не обращал на это никакого внимания. Он снова и снова выходил на сцену, продолжая сочинять и петь свои — всегда неожиданные, разноплановые, злобные — «песни — роли». И в общем-то это уже были не роли, а скорее, — целые пьесы со своими неповторимыми характерами, непридуманными конфликтами, точно выстроенным сюжетом.
        Исполняя их, Высоцкий мог быть таким грохочущим, таким штормовым. И бушующим, что людям, сидящим в зале, приходилось, будто от сильного ветра, закрывать глаза и втягивать головы в плечи. И казалось: еще секунда — и рухнет потолок, и взорвутся динамики, не выдержав напряжения, а сам Высоцкий упадет, задохнется, умрет прямо на сцене… Казалось: на таком нервном накале невозможно петь, нельзя дышать!
        А он пел. Он дышал.
        Зато следующая его песня могла быть потрясающе тихой. И от этого она еще больше западала в душу. Высоцкий только что казался пульсирующим сгустком нервов, вдруг становится воплощением возвышенного спокойствия, становился человеком, постигшим все тайны бытия. И каждое слово звучало по-особому трепетно:

Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву!
Я дышу - и, значит, я люблю!
Я люблю - и, значит, я живу!

        Высоцкий пробовал себя в разных интонациях, он искал для своих «пьес» все новые и новые краски, новые детали, и поэтому его песни имеют несколько авторских вариантов, изменений, сокращений. И в этом — тоже он, Высоцкий, — его натура, его неудовлетворенность собой, его способ творчества.
        Можно сказать, что дверь в его «творческую лабораторию» была постоянно распахнута. Он был весь на виду. Со всеми своими удачами и неудачами, находками и проколами, сомнениями и убежденностью.
        Он написал много песен. И, конечно, не все они ровные.
        Но это всегда неровность дороги, ведущей к постижению истины, к открытию людей и, значит, — к открытию самого себя.
        Он никогда не пел свои песни свысока, никогда не стоял над зрителями, над слушателями. И эстрада (впрочем, также, как и сцена и съемочная площадка) была для него не пьедесталом, а местом, откуда его просто-напросто лучше видно и лучше слышно. А еще она была местом его работы. Работы — с полной отдачей. На износ. Всегда и во всем…
        Много раз я слышал, как его песни исполняли и другие порою очень хорошие певцы. Не могу сказать, что эти певцы недостаточно старались. Нет, они вкладывали в каждую песню все свое умение, весь свой темперамент и опыт!
        А песня всё равно получалась какой-то другой, разученной, вероятно на прокат. Она — будто одежда с чужого плеча — то морщила на спине, то жала в груди, а то вообще расползалась по швам.
        И дело тут даже не в своеобразной исполнительской манере Высоцкого. Ведь в конце концов любую манеру можно скопировать.
        Манеру можно, а душу — нельзя…
        Он был невероятно популярен. Достать билет на его выступление было намного труднее, чем «пробиться» летом в сочинскую или ялтинскую гостиницу.
        Но если для нормальных людей Владимир Высоцкий был своим, был близким, необходимым и любимым актером, то для мещанствующих снобов он, прежде всего, был «модным».
        Я ненавижу публику так называемых «престижных» премьер. Не всю, конечно, публику, а ее самодовольную (кстати, не такую уж и малочисленную) — снобистскую часть. Ненавижу типов которые появляются на премьерах вовсе не потому, что в каждом первом спектакле (или концерте) есть, как в рождении ребенка, какая-то щемящая торжественность, соединение боли и радости, достигнутого и недостижимого. Нет, быть на премьере — для снобов не самое главное, для них главное — попасть туда! Попасть, чего бы это ни стоило, «отметится», хотя бы только для того, чтобы после обзвонить «не попавших»: «Как, вы не были?! Ну-у, многое потеряли!.. Там была такая-то с таким-то… И это был… И та… Нет, честное слово, жалко, что вас не было! Мы, например, всегда ходим…»
        Именно такие мещанствующие снобы распускали о Высоцком нелепые, почти фантастические сплетни и слухи, и в то же самое время заискивали и лебезить перед ним. О, как им хотелось, чтобы он — Высоцкий — стал бы для них «своим в доску», «рубахой-парнем», закадычным «дружком-приятелем»!
        А он ненавидел мещан. И снобов — презирал. Любых.
        Недаром у него есть горькая и злая песня, которая заканчивается такими словами:

Не надо подходить к чужим столам,
И отзываться, если окликают.

        Однако когда Владимира Высоцкого окликали не снобы, а люди — просто люди, — он поворачивался к ним охотно, поворачивался всем корпусом и отзывался всем сердцем!
        Вспомните, к примеру, его «сказочные песни». Те самые, которые он писал для «Алисы в стране чудес», для кинофильма «Иван да Марья» и просто так — для себя.
        Дети, общаясь со взрослыми, моментально распознают, кто из взрослых с ними — на равных, а кто только «прикидывается» ребенком.
        Так, вот сочиняя свои «детские сказочные песни», Владимир Высоцкий ребенком никогда не прикидывался. Он просто был им.
        За хриплым напряженным голосом и жесткой манерой пения до поры до времени скрывалась восторженная и добрая ребячья душа, прятался человек, гораздый на выдумку и озорство, умеющий верить в чудо и создавать его…

Догонит ли в воздухе, или шалиш,
Летучая кошка летучую мышь ?
Собака летучая - кошку летучую ?...

        Эти «вечные вопросы» детства задает себе Алиса, и слезы ее текут конечно же — в «слезовитый океан»…
        А вот как трогательно и вместе с тем категорично звучит серенада влюбленного соловья-разбойника из другой — более взрослой — сказки:

Входи, я тебе посвищу серенаду,
Кто тебе серенаду еще посвистит?
Сутки к ряду могу до упаду,
Если муза меня посетит.

Я пока еще только шутю и шалю.
Я пока на себя не похож,
Я обиду стерплю,
Но когда я вспылю,
Я дворец подпалю,
Подпилю,
Развалю,
Если ты на балкон не придешь...

        Ну, кто, по-вашему, сможет устоять перед такими доводами влюбленного? Да никто на свете!...
        В одной из «сказочных песен» Высоцкий задает вопрос, удивительный по своей «детскости» и мудрости:

... что остается от сказки потом,
после того, как ее рассказали?...

        А действительно — что?
        Могу сказать: когда я впервые услышал эти песни, у меня долго не проходило какое-то особенное ощущение свежести, улыбки, доброты. И я еще больше поверил в истину: даже тогда, когда в начале сказки все «страшно, аж жуть!», в конце ее все страхи обязательно исчезают, там непременно светит солнце, и торжествует добро!
        Так что, после того как сказку рассказали, остается многое. В том числе и чисто профессиональное уважение к Высоцкому. Ведь по этим стихам видно, как радостно он работал над ними, буквально «купаясь» в тьме! Я даже вижу, как он улыбается, записывая лихие, частушечные, виртуозно сделанные строки:

Много тыш имеет кто -
Тратьте тыши те.
Даже то, не знаю что,
Здесь отыщите...

        Так поют скоморохи на сказочной ярмарке. А вот как начинается песня царских глашатаев:

        Такого раскованного и — одновременно — точного обращения со словом, непринужденного владения разговорными интонациями в стихах добиться очень трудно. А Высоцкий добивался.
        Но он умел быть не только добрым. И не только покладистым.
        Когда некоторые «весьма специфические» зарубежные доброхоты пробовали его «на излом», то Высоцкий, оставаясь самим собой, разговаривал с ними жестко и однозначно. Родину свою в обиду он не давал никому.
        Помню, как в октябре 1977 года группа советских поэтов приехала в Париж для участия в большом вечере поэзии. Компания подобралась достаточно солидная: К. Симонов, Е. Евтушенко, О. Сулейменов, Б. Окуджава, В. Коротич, М. Сергеев, Р. Давоян. Был в нашей группе и Владимир Высоцкий.
        Устроители вечера явно сэкономили на рекламе. Точнее, она отсутствовала напрочь! И конечно же нам говорили: «Стихи?! в Париже?! абсурд!.. вот увидите — никто не придет!..»
        Мы увидели. Пришли две с половиной тысячи человек.
        Высоцкий выступал последним. Но это его выступление нельзя было назвать точкой в конце долгого и явно удлинившегося вечера. Потому что это была не точка, а яростный и мощный восклицательный знак!...
        Так кем же он все-таки был — Владимир Высоцкий? Кем он был больше всего? актером? поэтом? певцом?
        Я не знаю.
        Знаю только, что он был личностью. Явлением. И факт этот в доказательствах уже не нуждается… Высоцкий продолжает свою жизнь. Его сегодня можно услышать в городских многоэтажках и сельских клубах, на огромных стройках и на маленьких полярных станциях, в рабочих общежитиях и в геологических партиях.
        Вместе с нашими кораблями песни Высоцкого уходят в плаванья по морям и океанам нашей планеты. Вместе с самолетами взмывают в небо. А однажды даже из космоса донеслось:

Если друг оказался вдруг
И не друг и не враг, а так.
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош.
Парня в горы тяни - рискни.
Не бросай одного его.
Пусть он в связке одной с тобой.
Там поймешь, кто такой...

        Эту песню пел звездный дуэт космонавтов в составе В. Коваленка и А. Иванчекова. И надо сказать, что здесь все было на высоте — и песня, и исполнение!...
        Лучшие песни Владимира Высоцкого — для жизни. Они друзья людей. В песнях этих есть то, что может поддержать тебя в трудную минуту, — есть неистощимая сила, непоказная нежность и размах души человеческой.
        А еще в них есть память. Память пройденных дорог и промчавшихся лет. Наша с вами память…

...но кажется мне, не уйдем мы с гитарой
На заслуженный, но нежеланный покой...

        Правильно написал!

        Роберт Рождественский